Алмазные нервы - Страница 58

– Так же, как и по-русски, – предположил я.

– А вот и нет. Для японца собака лает «ван-ван». А кошка мяукает «няа-няа».

– Ну, это похоже. Я про кошку.

– Ага… А листья шуршат «каса-каса». Вы хоть раз задумывались, как изобразить звук шороха листьев под ногами? По лицу вижу – никогда. Потому и не терплю японцев. Поубивал бы.

– Скоро такая возможность вам представится, – порадовал я его. – Если можно, верните меня домой, за город. А пока я вздремну.

Игорь хозяйничал. Он жарил на сковороде что-то мясное, обрызгивая стены жиром. Автоматическая мойка была забита грязной посудой.

– Сломалась, зараза, – просто сказал Игорь, показав на нее пальцем. – Как успехи?

– Хреновые успехи. Подох дедушка-изобретатель, да так удачно подох, что мозгов не соберешь.

– Ну и ладно, – философски сказал Игорь, – Жрать хочешь?

– А что это у тебя?

– Это у меня мясо.

– И что ты с ним сделал? Решил уничтожить?

– Поджарил. С овощами, с луком. Соус у тебя какой-то тут был, тоже туда бухнул. Острый, правда… Но можно пивом запивать, в холодильнике еще полно.

Мы расположились на веранде. После «Былины» есть не хотелось, но и обижать повара было негоже. Я осторожно попробовал маленький кусочек, нацепив на вилку. Стряпня моего найденыша и впрямь оказалась пристойной, чего я никак не ожидал.

– Ничего, – похвалил я, запивая мясо ледяным пивом. – Где научился?

– Да у меня батя раньше поваром был… Ресторанчик свой имел в Ки-Уэсте.

– Постой, постой… Ки-Уэст – это ж Штаты.

– Так я там и жил. А потом эта чертова программа «Цивилизация», батя клюнул, ну и переселились в Новую Москву. Оказалось, зря, батя и подсел на «белый». Дальше ты знаешь.

– А мать?

– Мать скинхэды убили, еще в Америке. Там волнения были, а она из магазина вечером шла.

– Скинхэды? С чего бы это?

– Мы ж черные. – Игорь посмотрел на меня с удивлением. – Разве не видно?

– Нет.

– Я негр. Правда, отбелился. У нас один парень, Сальвадор, он раньше в медицинском учился, такие вещи делает. Дешевле, чем в салонах. Только гарантии никакой, говорит, зависит от индивидуальной активности пигмента. Но я вот четыре года хожу, ничего еще не проявилось…

– Так ты, надо полагать, и не Игорь вовсе? – Я откупорил новую банку. Черт, все-таки перца можно было и поменьше класть.

– Почему же? Игорь. Раньше был Рэймонд Клинг, а потом, как отбелился, официально поменял имя. Фамилию ту же оставить хотел, хорошая фамилия, но потом передумал – чтоб уж все было как надо…

Выслушав эту замечательную новость, я не стал ее комментировать, чувствуя, что вот-вот сойду с ума. Не хватало мне кроме черных негров еще и белых. При бессоннице рекомендуют считать белых тигров, а я, наверное, скоро буду считать белых негров. Один белый негр, два белых негра… Хотя стоп, бессонница у меня как раз отсутствует. Сплю как проваливаюсь.

Я покончил с едой, ограничившись еще двумя небольшими кусочками и одним пивом, и занялся новостями. Информационные агентства и газеты никак не комментировали происходящее в городе. По крайней мере, упоминание об А-НЕРвах мне не встретилось ни разу Случай со стариком дали в колонке криминала три газеты, но намекая на самоубийство. Спрогис-Зигфрид вроде как еще жив, ибо о его смерти раструбили бы все вокруг.

Теракт в Доме журналистов обсуждался в связи с пустующим до сих пор креслом в МВД. В качестве преемников Борецкого назывались героический муровец Комарченко, нынешний замминистра Кленов, человек из администрации президента по фамилии Драбкин, которого я не знал, и неплохой дядька Поплавский из Минъюста. Аналитики сходились на том, что министром будет либо Комарченко, либо Драбкин. Мне в принципе было все равно, так как ситуацию в стране и в городе никто не изменит к лучшему. Министров можно пересаживать с кресла на кресло, снимать и даже стрелять, общей тенденции это не исправит.

– Слушай, – обратился я к Игорю, который рылся в стопке антикварных журналов начала века. – А что твои Грызун с Дайвером, откуда про А-НЕРвы пронюхали?

– А это как легенда, – рассеянно сказал Игорь, обгрызая заусенец на ногте. – Про них много кто знает, но никто не воспринимает всерьез. Не воспринимал, точнее… А они как-то пронюхали. Сволочные ребята, я старался с ними не водиться. А вот влетел.

– Летун… Головой думать надо. Ты, кстати, знаешь, как собака по-японски лает?

– Собака? Она ж не японец, значит, гавкает, как и в любой другой стране.

– Черта с два угадал. «Ван-ван».

– Непохоже… – усомнился Игорь.

– То-то и оно.

– А если она с нашей собакой встретится, с русской? Не поймут друг друга?

– Слушай, я не собака и не японец, слава всевышнему. Увидишь собаку или японца, спроси у них.

Оставив его размышлять над особенностями японских звукоподражаний, я отправился в свой кабинет, вернее, подобие такового. Я никогда не мог собраться с силами и устроить себе нормальное рабочее место. Вот и здесь, за городом, роль кабинета выполняла небольшая мансарда, заваленная мусором и старыми вещами. На стенах висели всякие старые одежки, фляжки, сувениры, картинки, веревочки и шнурочки, по углам валялись ботинки и кеды, использованные батарейки, пустые пивные банки… Среди всего этого великолепного хлама стоял хлипкий трехногий столик, а на нем – безнадежно устаревший текстовый процессор «Хьюлетт-паккард», даже без голосового дешифратора.

Что-то такое вертелось в голове, из чего мог бы сложиться материал. Я еще не знал, будет ли это эссе о НЕРвах или пространное рассуждение о коррупции в верхах, но что-то такое наклевывалось.